Папийон - Страница 100

100

Недели две мы просидели взаперти в своем бараке. На работу никто не выходил. Каждые два часа у дверей сменялись караульные. Другие часовые ходили между бараками. Вести переговоры между бараками было запрещено. Стоять у окна запрещалось тоже. С острова Руаяль прибыло подкрепление из охранников. Куда-то исчезли все охранники-арабы. Лишь изредка по двору проводили какого-нибудь заключенного, совершенно голого, в сторону дисциплинарного барака. Фараоны частенько заглядывали к нам через окна.

От скуки мы решили засесть играть в покер небольшими группами, человек по пять, чтоб не было шуму. Даже Маркетти, скрипача, и то заставили замолчать.

— Прекратить музыку! Охрана в трауре!

Необычное напряжение царило везде, не только в бараке, но и во всем лагере. Прощай, кофе, и суп тоже! Кусок хлеба утром, на обед и ужин по одной банке мясных консервов на четверых. Поскольку у нас ничего из вещей не трогали, сохранился кофе и еще кое-какая еда: масло, мука. В других бараках и этого не было. Но когда охранник заметил, что из туалета, где мы варили кофе, идет дым, он тут же приказал потушить костер. Кофе варил у нас Нистон, старый каторжанин из Марселя. Он не удержался и сказал охраннику:

— Хочешь, чтоб не было огня, зайди и потуши сам! В ответ фараон выстрелил несколько раз в окно. В считанные секунды с огнем и кофе было покончено, а Нистон схлопотал пулю в ногу. Мы все были на пределе и, решив, что фараоны перестреляют нас всех, бросились ничком на пол.

Начальником караула в тот день был Филлисари. Он примчался в сопровождении еще четырех фараонов. Стрелявший доложил, родом он из Оверни. Филлисари костерил его по-корсикански, а он, ничего не понимая, оправдывался.

Мы разлеглись по гамакам. Нога Нистона кровоточила.

— Только не говорите, что я ранен! А то вытащат во двор и там прикончат!

Филлисари подошел к окну. Маркетти что-то сказал ему по-корсикански.

— Ладно, варите свой кофе! Ничего подобного больше не случится. — И он ушел.

Нистону повезло — пуля, прошив мышцу, вышла наружу. Мы сделали ему плотную повязку, чтобы остановить кровотечение.

— Папийон, выйди во двор!

Было уже около восьми вечера, на улице сгустилась тьма. Я не знал фараона, окликнувшего меня, но по говору понял, что он бретонец.

— Чего это я должен выходить в такое время? Мне там делать нечего.

— Тебя хочет видеть комендант.

— Передай, пусть сам сюда приходит. Я не выйду.

— Отказываешься?

— Отказываюсь.

Маркетти подошел к двери и крикнул:

— Мы не разрешим Папийону выходить одному, если там не будет коменданта!

— Так ведь он и послал меня за ним!

— Передай, пусть сам приходит!

Через час к двери подошли двое охранников, а вместе с ними — араб, работавший у коменданта, тот самый, что спас его и предотвратил бунт.

— Папийон, это я, Мохаммед. Пришел за тобой. Комендант хочет тебя видеть. Он сам не может прийти.

— Папи, у этого типа ружье, — шепнул мне Маркетти.

Я приблизился к двери. Действительно, Мохаммед держал ружье. Я просто глазам своим не верил. Заключенный, и чтоб с ружьем?

— Идем, — сказал он мне. — Я здесь, чтоб в случае чего защитить тебя, прикрыть.

Я ему не поверил.

— Выйдешь ты или нет?!

Я вышел, и мы отправились. Мохаммед шел рядом, два фараона позади. Мы направлялись к комендатуре. На выходе из лагеря Филлисари сказал мне:

— Папийон, думаю, ты ничего против меня не имеешь?

— Нет. Ни я, ни другие тоже Я имею в виду, из нашего барака. А вот за остальных не окажу.

По дороге Мохаммед подарил мне пачку сигарет «Галуаз». В освещенном двумя газовыми лампами кабинете сидели два коменданта — один наш, другой с острова Руаяль, оба с заместителями.

— Я привел Папийона, — сказал араб.

— Добрый вечер, Папийон, — поздоровался наш комендант.

— Добрый вечер.

— Присаживайся, вот стул

Я разместился напротив них. Одна дверь кабинета открывалась на кухню, и я увидел там крестную Лизетт, она махнула мне рукой.

— Папийон, — сказал комендант с острова Руаяль, — комендант Дутен считает вас надежным человеком, полностью искупившим свою вину тем, что спас крестницу его жены. Но в личном деле и других бумагах написано, что ты опасен со всех точек зрения. Мне хочется забыть о личном деле и поверить моему коллеге Дутену. Дело вот в чем: скоро сюда прибудет комиссия для проверки фактов, связанных с бунтом, все заключенные должны будут дать показания. Вы и еще несколько человек несомненно имеете большое влияние на заключенных. Нам бы хотелось узнать ваше мнение об этом бунте, а заодно и что будут говорить люди из вашего барака, ну и во вторую очередь все остальные.

— Мне нечего сказать. И влиять на других я не собираюсь. И если комиссия действительно будет честно делать свое дело, то вас всех отсюда турнут.

— Это почему же, Папийон?! Ведь мы предотвратили бунт, я и мой коллега с Сен-Жозефа.

— Может, вы и выйдете чистыми из воды, по только не начальство с Руаяля.

— А яснее можно?

— Если и дальше в официальных объяснениях вы будете упоминать о бунте, то вас несомненно накажут. Согласитесь с моими условиями — вы будете спасены. Все, кроме Филлисари.

— Какие такие условия?

— Во-первых, мы должны жить как прежде, как до этой истории, и немедленно, с завтрашнего дня. Ведь только мы можем повлиять на остальных, верно?

— Да, — кивнул Дутен. — Ну а дальше?

— Ведь тут, насколько я понимаю, начальство с трех островов?

— Да.

— Так вот. Вы ведь получили донос от Джирасоло, он предупреждал о готовящемся бунте. А Арно и Отэн были главарями.

100