Папийон - Страница 26

— Ладно, чего там... Бери револьвер. Подарок... Ты все поставил на карту, глупо будет, если все сорвется в последний момент только потому, что у тебя не оказалось оружия. Будем надеяться, оно тебе не пригодится.

Я не знал, как и благодарить этих людей — сперва, конечно, Туссена, потом всех остальных. Санитар тоже внес свою лепту — протянул мне жестяную коробку с ватой, спиртом, аспирином, бинтом и йодом, ножницами и пластырем. Еще один прокаженный принес две узкие хорошо обструганные планки и кусок антисептической повязки в упаковке, совершенно новой. Тоже в подарок, чтобы можно было переменить шины у Клозио.

Около пяти пошел дождь. Жан Бесстрашный сказал:

— Вам везет. Теперь можно не опасаться, что вас увидят. Так что отчаливайте сейчас же, это поможет выиграть минимум полчаса.

— А как узнать время? — спросил я.

— Течение подскажет.

Мы столкнули лодку на воду. Несмотря на массу вещей и нас самих, ватерлиния возвышалась над водой сантиметров на сорок» если не больше. Мачта, завернутая в парус, лежала вдоль лодки, мы не хотели ставить ее до выхода в море. На дне мы устроили из одеял уютное гнездышко для Клозио, который, кстати, отказался менять шину. Он лежал у моих ног между мной и бочонком с водой. Матуретт тоже пристроился на дне, только впереди. В этой лодке я чувствовал себя спокойно и уверенно, не то что в прежней!

Дождь не переставал. Нам надо было держаться посередине реки и чуть левее, ближе к голландскому берегу. Жан Бесстрашный крикнул:

— Прощайте! Давай отваливай, быстро!

— Счастливо! — крикнул Туссен и с силой оттолкнул лодку ногой.

— Спасибо, Туссен! Спасибо, Жан! Спасибо всем, тысячу раз спасибо! — И мы быстро отплыли, подхваченные отливом, который начался примерно два с половиной часа назад и понес нас с невиданной скоростью.

Дождь лил мерно и непрестанно, в десяти метрах ничего не было видно. Вскоре настала ночь. На секунду лодка запуталась в ветвях огромного дерева, что неслось по реке вместе с нами, но, к счастью, не так быстро. Мы освободили ее и продолжали плыть со скоростью около тридцати километров в час. Курили, пили ром. Прокаженные подарили нам полдюжины оплетенных соломой бутылок из-под кьянти, наполненных тафией. Странно, но ни один из нас не упомянул об ужасных уродствах прокаженных. Единственное, о чем мы говорили, так это об их доброте, благородстве, прямодушии и о том, какая это была удача — встретить Маску-Бретонца, отвезшего нас на Голубиный остров. Дождь лил все сильней, и я вымок до нитки. Впрочем, эти шерстяные свитеры — вещь замечательная, в них тепло, даже когда они мокры насквозь. Так что мы не мерзли. Только руки, лежавшие на руле, совсем закоченели.

— Сейчас мы чешем километров сорок в час, если не больше, — заметил Матуретт. — Как вы думаете, сколько времени прошло с тех пор, как мы отчалили?

— Сейчас скажу, — отозвался Клозио, — минуточку... Три с четвертью часа.

— Ты что, рехнулся, дружище? С чего это ты взял?

— А я считал в уме с самого отплытия и через каждые триста секунд отрывал по кусочку картона. У меня тридцать девять кусков. Умножить их на пять минут — вот и будет три с четвертью часа. Если я правильно понял, минут через пятнадцать — двадцать мы остановимся, вернее, начнем возвращаться туда, откуда пришли.

Я повернул румпель вправо, пересек середину, где течение было самым сильным, и направился к голландскому берегу. Отлив прекратился прежде, чем мы достигли земли. Мы уже не спускались по реке, но и не поднимались. Дождь продолжался. Мы больше не курили я не говорили громко, только перешептывались: «Бери весло, греби». Я тоже греб, зажав румпель под правой ногой. Тихо и осторожно лодка вошла в заросли; хватаясь за ветки, мы подтягивали ее все дальше вглубь, под плотный занавес из листвы, где темно даже днем. Река посерела — ее полностью окутал Густой туман. Если бы не приливы и отливы, нам ни за что бы не определить, где находится море.

В МОРЕ

Прилив длится шесть часов. Потом еще часа полтора предстоит ждать отлива. Вымотался я до предела. Надо поспать — там, в море, будет не до этого. Я растянулся на дне лодки между бочонком и мачтой, Матуретт соорудил из одеяла нечто вроде навеса, и я заснул. Я спал и спал — сны, дождь, неудобная поза, ничто не могло вывести меня из этого глубокого тяжелого забытья.

Наконец Матуретт разбудил меня.

— Пора, Папи, так нам, во всяком случае, кажется. Уже вовсю идет отлив.

Лодка повернула к морю. Опустив пальцы в воду, можно было почувствовать, как сильно течение» Дождь перестал, и при свете луны, вернее ее четвертинки, мы отчетливо видели реку метров на сто вперед, несущую деревья, ветви и какие-то другие непонятные предметы. Я пытался определить, где река впадает в море. Здесь пока ветра нет. Будет ли он там, в море? Будет ли сильным? Мы вынырнули из-под зарослей. Глядя на небо» можно было только примерно понять, где находится берег, то есть где заканчивается река и начинается море. Мы заплыли гораздо дальше, чем рассчитывали, и находились теперь, по-видимому, километрах в десяти от устья. Выпили рому — крепкого, неразбавленного. Пора ли уже устанавливать мачту? Все были за. И вот мы ее установили, и она надежно держалась в днище. Я укрепил и парус, только пока не разворачивал, он плотно прилегал к мачте. Матуретт изготовился по моей команде поднять стаксель и кливер. Все, что надо сделать, чтобы парус наполнился ветром, — это отпустить веревку, привязывающую его к мачте. Я мог справиться с этим, не сходя с места. Мы с Матуреттом не выпускали из рук весел: грести надо было быстро и сильно, потому что течение прижимало нас к берегу.